Воспоминания Лидии Тыняновой

Мемуарные записи Лидии Николаевны Тыняновой (1902 - 1984) были написаны в 1971-75 годах, а опубликованы уже после её смерти. 
Воспоминания брата и сестры совершенно о разном. Юрий Николаевич рассказывает в основном о жизни бедноты и простолюдинов. Суровые староверы, жалкие нищие и городские сумасшедшие, дешёвые развлечения и драки.
Читая воспоминания Лидии Николаевны, погружаешься в абсолютно иной мир, с другими ценностями и увлечениями. В семье Тыняновых царила доброжелательность, смешливость, интерес к жизни каждого и высокая образованность без кичливости и снобизма. Перед нами раскрывается другая Режица. И надо сказать, как раз еврейская. Интеллигенция составляла не значительную часть населения, но это-таки была интеллигенция. От воспоминаний Лидии Николаевны становится тепло на душе. Она нам приоткрывает двери тыняновского дома.


Братья учились в гимназии в Пскове, так как в  Режице в то время гимназии не было, а Лидочка с нетерпением ждала их дома. 

"Итак, братья приехали! Меня обнимают, тормошат, я вне себя от счастья. За столом пирую вместе со всеми и, не помня себя, едва добредаю до постели... Утром я просыпаюсь, и до меня доносится пение. «Я-а-а ехала домой, я-а-а думала о вас»...— я слышу знакомый голос и не сразу понимаю, что ведь наступили каникулы, и это Юша по своей привычке, едва открыв глаза, начинает петь. Он поёт романсы, арии из опер, все, что придёт в голову. А я слушаю, слушаю, и лучше этого голоса, кажется мне, нет в целом свете. «Двурогая луна...."
Все Тыняновы любили шутки, а Юрий славился своим умением пародировать.

"Изображал Юша постоянно, даже просто мимоходом. Сделает какое-нибудь движение, что-то промелькнёт в лице, пройдётся не своей походкой — и сразу угадываешь, кого он имеет в виду. Вот, например, режицкий продавец рыбы (в Режице торговцы разносили свои товары по домам). Высокий, в длинном халате-пальто цвета рыбьей чешуи, в картузе, из-под которого висели редкие волосы, безбородый, с тонким женским голосом. «Ни баба, ни человек», как говорила наша кухарка Роза. В его плетёной корзине барахтались прикрытые свежей травой живые рыбы. Покопавшись в корзине и выбрав самую большую рыбину, этот несуразный торговец высоко поднимал её одной рукой, а другой крепко хлопал её и восторженно восклицал, обращаясь к маме: «Соня, смотрите, вот я шлёпаю её!» (Мама выросла в Режице, и в городе её звали просто Соня). Мама покупала рыбу, он уходил, а Юша, выйдя на середину кухни, повторял всю сцену тем же голосом и с тем же выражением лица: «Соня, смотрите...» Все мы просто падали от смеха — так это было похоже,— и в конце концов Юша, не выдержав, сам начинал смеяться и говорил, удивлённо пожимая плечами: «Чертовщина какая-то!»". 

В доме не переносили грубости. Плакали, слушая, как отец читает «Несжатую полосу» Некрасова. Любили и совместное чтение стихов, в том числе и латинских.

"Даже обед проходил у нас теперь интересно — в рассказах, в расспросах. Но когда папа начинал экзаменовать сыновей по латыни (он хорошо знал и латынь, и греческий) по грамматике, я очень скучала. Но вот стихи я слушала с удовольствием. Читал главным образом Юша, а Лёва и папа подхватывали, вторили ему. Я про себя повторяла вслед за ними и заучивала наизусть, ничего, разумеется, не понимая и не зная, где кончается одно слово, где начинается другое. Так я выучила, например, «Памятник» Горация. Читали они наизусть и речь Цицерона, и почему-то восклицание «О, Катилина!» приводило меня в восторг. Не Катерина, а Катилина, и притом не женское имя, а мужское. Вероятно, с тех пор зародилась во мне любовь к латинским стихам, и в университете я с наслаждением занималась Горацием и Овидием, хотя до этого пришлось одолеть скучную грамматику".
Старшие братья всегда находили время для Лидочки.


"Во время летних каникул Лёва занимался со мной по математике, чтобы мне легче было учиться в следующем классе. Иногда, когда я туго соображала, он покрикивал на меня, я огорчалась, но не обижалась.

Как великодушен и терпелив был по отношению ко мне Юша, я поняла лишь позднее. Вспоминается мне, как я, ещё не умея читать и зная одну лишь печатную букву «А», подсаживалась к нему, когда он читал, и радостно тыкала пальцем в каждое найденное мною на странице «А». Потеряв наконец терпение, он отстранял меня, но тут же, притянув к себе, нежно гладил по голове, по руке.
— Ну-ну, не сердись!
Но разве я могла на него сердиться!

Когда приходили подруги, Юша играл с нами в «фанты», в «море волнуется», в «здесь сапожник живёт?». Нам было весело, и никому даже в голову не приходило, что играть с нами ему, быть может, не так уж интересно.

Ощущение постоянного праздника не покидало меня всё время каникул. И этим я была обязана главным образом Юше. Праздник был уже в нём самом — в его пении, чтении стихов, в веселье, которое он вносил в дом. Стихов он знал великое множество. От него я впервые услышала стихи Блока, Брюсова. Он читал Гейне по-немецки, Шевченко — по-украински. А читал он так, что хотелось только слушать и слушать. Иногда даже напевал на собственный мотив. Наша тётя, папина сестра, часто гостившая у нас, просто таяла от блаженства, слушая его, и, едва он кончал, бросалась целовать его, приговаривая: «Перлы, перлы сыплются из его уст!» Особый восторг вызывал у неё Шевченко, хотя вряд ли она хорошо понимала по-украински".
О старшем брате.

"Лёва уже с первых классов гимназии выбрал себе профессию. Он твёрдо решил быть врачом, и никто не сомневался, что так и будет. Правда, в раннем детстве он мечтал уехать в Америку и - стать там... чистильщиком сапог. Он и потом шутил, что занятие это ему очень нравится... " 

Когда Лидочка стала студенткой, отец и братья продолжали интересоваться её учёбой.

"Когда я была студенткой, произошёл со мной забавный случай. Приехали мы с Юрием навестить родителей, но уже не в Режицу, а в Ярославль. Дело было опять-таки за обедом, и теперь уже оба — и папа и Юрий — принялись гонять меня по латинской грамматике. Отвечала я из рук вон плохо. Папа очень огорчился и сказал озабоченно: «Доченька, но тебе ведь придется сдавать экзамен».
«А я уже сдала»,— ответила я.
И надо было видеть их удивлённые лица! Переглянувшись, они долго смеялись".

Юрий и Лида Тыняновы

"Дом Тыняновых был весёлый, шумный, гостеприимный, всё здесь было проникнуто взаимной заботой и любовью" (М.А. Нянковский). "Дом доктора Тынянова" - так его называют до сих пор.  На нём есть мемориальная доска. Перед домом установлен бюст Ю.Н. Тынянова, который кажется несоразмерно большим по сравнению с обветшалым домом. 

Лидия Николаевна, будучи в Резекне в 1982 году, побывала и в своём доме. За прошедшие годы он поменял много хозяев и стал неузнаваем. Сейчас он стоит заколоченный, бесхозный и продолжает разрушаться.

"Меня пустили в наш дом. Зрелище это печальное. По-видимому все стены внутри сломаны, стоят какие-то машины. Мне только показали оставшийся кусочек красивой зелёной печки и кусочек лепного потолка. Я даже не могла понять, от какой это комнаты осталось". 

Дом доктора Тынянова в 2012 году. Бюста Юрию Николаевичу ещё нет, готовится площадка для его установки 

Книги, написанные Л.Н. Тыняновой: 
"Друг из далёка" о путешественнике Миклухо-Маклае,
"Мятежники Горного корпуса" (1931), эта книга была запрещена цензурой,

"Повесть о великой актрисе", посвященная М.Н.Ермоловой,
"Друзья-соперники" — об английских естествоиспытателях Ч.Дарвине и А.Уоллесе,
"Рылеев" (1926) и "Каховский" (1930)